Здесь птицы не поют (СИ) - Страница 21

— Неправильно как‑то, но изо всех сил желаю вам неудачи, — пробасил Иван. — Землю жалко. Лучше что‑нибудь хорошее на севере найдите — там, среди льдов, мало кому навредите.

Внимание Рогозина отвлек Моня, не стесняясь никого глазевший на блондинку. Только что слюна не текла. Он несколько раз облизнулся, почесал небритую щеку и бесцеремонно влез в разговор с гостями:

— А вы здесь надолго?

— Нет, на пару недель, если погода позволит, — ответил Петр. — Будь моя воля, я бы навсегда здесь остался, но… работа, знаете ли. А сюда мой комбинат никто переносить не станет.

— И оперу здесь ставить некому, — добавил Иван. — И не для кого. Так что мы здесь временно.

— И ни одного бутика, — надула губы Лара, но сразу же рассмеялась, показывая, что удачно пошутила. — А вы?

— Мы тоже на пару недель. Немножко покопаем, немножко молотками постучим, образцы соберем и обратно, — ответил Савельев.

Впечатление новизны спало, продолжавшийся разговор стал Виктору неинтересен. Он еще раз посмотрел на шевелящего кадыком Моню, из глаз которого только искры не сыпались от высокого напряжения, усмехнулся и побрел к Андреевне — посмотреть, что будет на ужин и не осталось ли что‑нибудь от пропущенного обеда?

У кухни гудел дизилек, добрая повариха, под включенной лампочкой разгадывавшая кроссворды и время от времени помешивавшая здоровенным черпаком свое варево, проявила сострадание, накормив Рогозина теплым борщом. Борщ был так себе — немного пересолен, жидковатый, из сухой зайчатины, даже топленое сало не очень помогло.

— Санек этого зайца полдня гонял, — заметила повариха. — Не успел заяц жир нагулять. Так что не морщись, а жри, что дают — люди работали.

— Работа работой, но пересолила‑то зачем? — хотел сказать Рогозин, но решил не рисковать — черпак в руке поварихи был длинный и выглядел тяжелым.

Виктор вздохнул безрадостно, запасся хлебом и принялся заливать в себя соленую еле теплую жижу.

— Ужин через час будет, так что сильно не объедайся, — наставительно заметила повариха и вновь погрузилась в филологические дебри.

Виктор ел, смотрел на погружающийся в темноту лагерь и пытался понять — что он делает здесь, на этой реке, с этими людьми? В голову ничего не приходило за исключением промысла божьего, в который Рогозин не верил, или же компенсации за безудержно веселые пьяные дни. А в том, что они были веселыми, Виктор не сомневался, ведь не может печальный нетрезвый человек по собственной воле оказаться в такой… голубой дали? В такой заднице оказываются только люди веселые.

— Специалист по разведению рыбы? — внезапно спросила Андреевна. — Рыбак не подходит.

— Рыбак рыбу ловит, — прочавкал Виктор, проглотил борщ и добавил важно и наставительно: — А рыбу разводит ихтиолог. Или рыбовод.

— Хорошо, спасибо, буду знать, — поблагодарила повариха. — Ты кушай, кушай.

Он уже съел свою порцию, когда гости начали собираться.

Поставили мотор на лодку, поручкались с Савельевым и Борисовым, остальным просто помахали руками, погрузились и отправились восвояси.

Потом был скучный ужин, где все рассказывали друг другу какую‑то неинтересную чушь. Даже вкусные котлеты под такой неинтересный разговор показались пресными.

Зато устраиваясь в своем спальнике на ночевку, Виктор услышал много чего такого, что мешало уснуть.

— Ты видел, какая баба?! — восторженно спрашивал Моня каждого, кто входил в палатку. — Здесь — во! — он показывал на свою бочкообразную грудь. — Попа рюкзачком! Чоткая телка, я бы такой вдул! Да не однажды. Ее вообще не выгуливать в тайге надо, а круглосуточно пользовать со всей возможной фантазией!

— Такая тебе даст, Моня, только в твоих влажных снах, — смеялся над похотливым товарищем шестипалый Санек.

Виктор не понимал восторгов. Тетка как тетка, видали мы и даже имели и получше. Говорить даже не о чем. Разве что списать неуместные восторги на изумление дикой глубинки перед почти столичной штучкой?

— Я бы ее сначала вот так, потом вот так, — продолжал фантазировать Моня, объясняя детали очередному вошедшему. — И на клык еще! Держите меня, мужики, кажется, это любовь!

— Похоть это, — буркнул Юрик, укладываясь рядом с Рогозиным. — Забудь, замужняя она баба.

— Ты видел мужа‑то? Что такой может? Лысый оперный певец. Он поди и ссытся по ночам.

Кое‑кто засмеялся. И Моня, принявший этот смех за поддержку, продолжал:

— Виагру пачками жрет. Видно же по бабе как ей мужской ласки хочется. Спорим, что я ей вставлю?

— Нет, Моня, не стану я с тобой спорить. Плохой это спор, никуда не годный, — якут отвернулся от спорщика.

— А что поставишь? — из дальнего конца палатки подал голос Гоча.

— Зарплату свою за все время! — раздухарился Моня, окончательно уверовав в свое превосходство над тщедушным Иваном.

— А что взамен?

— Тоже зарплату!

— Дурак, что ли? — заржал Гоча. — Тебе значит и удовольствие и деньги? Вот дурной! Твой же риск, ты и должен больше башлять.

— Ну а что тогда? Не знаю.

— Карамультук у Гочи забери, — хмыкнул Юрик.

— Точняк! — обрадовался Моня. — Слышь, если я вдую, то заберу твой карамультук!

Гоча подумал полминуты и согласился:

— Годится, только доказательства должны быть железные!

— Хе, — хмыкнул Моня. — Я тебя в зрители позову, когда время придет.

— Дураки, — пробормотал якут. — Нельзя на такое спорить. Улу Тойону такой спор очень понравится. А здесь и без того места гиблые и птицы не поют.