Здесь птицы не поют (СИ) - Страница 27

— Больно будет.

На глаза ему попался раскладной стаканчик.

— Вот и анестезия, — хмыкнул Рогозин.

Он щедро ливанул в стакан из фляги, и, хотя Юрик тянул к стакану руку, опрокинул спирт себе в рот. Вкуса не почувствовал, на языке осталось послевкусие чего‑то сладковатого, а в голодном желудке появилось ощущение жжения.

— Мне тоже дай, Витька, — вытащив изо рта деревяшку, попросил якут.

Второй наполненный стакан Виктор протянул приятелю и содержимое его быстро исчезло под жидкими усами Юрика.

— Ну вот, теперь я понимаю, почему хирурги всегда бухие, — хмыкнул якут, отдышался, занюхал рукавом выпитое и вновь сунул в зубы импровизированную капу.

— Только плохие хирурги всегда бухие, — уточнил Рогозин. — Такие вроде нас с тобой.

Он сел перед якутом, так что тот оказался за спиной, вытянул перед собой трясущуюся и непослушную руку приятеля и принялся за шитье.

На удивление шилось быстро и ладно. Примерно так в голодном студенчестве Виктор зашивал прохудившийся башмак — без эмоций и особых переживаний, он просто делал то, что было нужно делать. А то, что выглядела культя — немного кровоточащая, обожженная йодом — поначалу страшновато, его беспокоить перестало почти сразу. Просто кожа, которую просто нужно сшить.

Алкоголь наполнил мозг какой‑то веселой решимостью и Виктор вновь ощутил то почти забытое чувство, которое заставляло его пускаться во все тяжкие: кураж, желание сделать что‑то никому недоступное…

— Симпатично получилось, — пьяно хмыкнул Рогозин, когда шестью перекрестными стежками стянул рану над костью. — Хоть в учебник по выживанию фотографируй.

— Уф, — за спиной такой же пьяный Юрик выплюнул деревяшку. — Перевязать нужно.

— Тесак нужно было продезинфицировать, — поздно напомнил себе Рогозин. — Обойдется, наверное?

— Перевяжи, а? — Юрик тянул слова. — В моем рюкзаке бинт был. Только вокруг запястья перевязку зафиксируй, чтоб не свалилась.

Рогозин оглянулся на приятеля и заметил, что тот вот — вот и свалится в обморок: щеки его приобрели серый оттенок, глаза бессмысленно блуждали, а на лице расплывалась бессмысленная, блаженная улыбка.

— Шок, — сам себе объяснил происходящее Рогозин, дважды хлопнул Юрика по щекам, добавил: — Ты, это… Не вздумай здесь сознание терять. Нам еще с твоим Улу Тойоном воевать.

— Перевязывай, — уже почти нормальным голосом сказал якут.

Кажется, упоминание об иррациональном ужасе совершенно привело его в чувство.

— И про Улу Тойона в его местах лучше не говори, — попросил якут. — Не надо.

— Как скажешь, паря, — подмигнув ему, ответил Рогозин, завязывая симпатичный узелок на бинте. — Пошли что ли?

Они поднялись на ноги, и якут повел Рогозина по намеченному маршруту. Сам Виктор даже не старался запоминать дорогу, потому что ему было абсолютно безразличны все направления — он так и не научился отличать одну сопку от другой.

Так шли почти час, когда откуда‑то справа раздались далекие крики.

Они остановились и Юрик поднес к своему оттопыренному уху ладошку. Послушав, пожал плечами:

— Не разобрать, но, кажется голос знакомый. Это кто‑то из наших.

— Так пошли, чего мы стоим?

— Не торопись, паря. Это где‑то рядом с алтарем кричат. Страшно мне туда топать.

— Если здесь останемся, точно ничего не сделаем, — напомнил ему Рогозин.

Алкоголь придал ему решимости и прежний слюнявый лентяй в нем уступил место деловитому авантюристу, ищущему приключений и действия.

— Покажи мне, куда идти, я один пойду, если ты боишься.

— Один ты не пойдешь, паря, — возразил якут. — Я не боюсь. Просто делать все нужно… правильно. Понимаешь?

— А то!

— И торопиться — неправильно, — рассудил Юрик. — Сейчас торопиться — очень неправильно.

— Пошли не торопясь?

— Пошли, — кивнул Юрик. — Только по сторонам посматривай. Чтоб рыбакам на глаза не попасться. Они здесь — за сопкой. Мало ли.

— Я буду осторожен как Бампо Длинный Чулок.

— Кожаный, — уточнил начитанный якут — филолог. — Не Длинный, а Кожаный. Длинный — у Пеппи.

— По фигу. Пусть будет Длинный и Кожаный. Веди меня, мой Чингачгук!

— Духи, что за дурак! — прошептал Юрик одними губами.

Но Рогозину было безразлично, что о нем думают другие, ведь только что он сумел прыгнуть выше головы — сам провел настоящую хирургическую операцию! И теперь, под влиянием спирта и неожиданного успеха в неприятном деле, самомнение его взлетела на невиданную раньше высоту.

Пока он шел за якутом, десятки мыслей успел сгенерировать его разум: а не пойти ли учиться на хирурга, а не начать ли проводить такие операции на дому, сколько денег с человека берут в Америке за такую операцию и еще много — много — много всякого.

— Стой! — внезапно зашипел Юрик и бухнулся на коленки.

Рогозин тоже пригнулся, неловко распластался на сухой земле и огляделся окрест. Вся храбрость, явленная тайге несколько минут назад, куда‑то испарилась. Не обнаружив ничего, Рогозин потянул якута за рукав:

— Что, что там?

— Смотри против солнца. Ближе к алтарю, видишь?

— К какому алта… — до Рогозина вдруг дошло, что каким‑то чудным образом они с приятелем оказались на одном из склонов древнего якутского жертвенника.

Того самого, похожего на перевернутую пирамиду, с плоским круглым камнем, с чудовищным деревом. И сейчас по заросшей каменной лестнице, служившей давно забытым шаманам для спуска жертвенного скота к камню, шли трое: Перепелкин, — его длинную неуклюжую, нескладную фигуру можно было узнать издалека, а за ним еще трое, помельче, отягощенные огромными рюкзаками. Они целеустремленно направлялись к алтарю и, кажется, Доцент даже что‑то говорил своим спутникам, но слов было не разобрать.