Здесь птицы не поют (СИ) - Страница 74

— Зря прятались, честное слово, — болтал, приближаясь, Савельев. — У Атаса же нюх! Это человеку трудно человека в тайге найти, а от собаки такой секрет не утаишь.

Ничего в облике Савельева не делало его страшным: обычное лицо, привычная скороговорка трепача — задушевника, добрые, почти детские глаза со смешинкой, — и в то же время оказался он почему‑то способен одним своим появлением внушить Рогозину такой суеверный ужас, что Виктору даже и в голову не приходило воспользоваться ружьем — его словно парализовало.

Атас подошел к ногам Рогозина, потерся теплым боком о штанину и деловито пошел дальше — в пещеру.

За спиной Савельева появилось какое‑то свечение и по светло — голубым сполохам Виктор быстро сделал вывод, что там, в темноте, прячется тот, кого Юрик называл юэрами — четырехлапый светящийся монстр с печальным взором неподвижных глаз.

— Да ты не бойся, Витя, — говорил словоохотливый Савельев, уже стоявший совсем рядом. — Все хорошо будет, — он по — отечески потрепал Рогозина по плечу. — Как же я соскучился по обычной человеческой речи, ты не представляешь. С Атаской‑то не поговоришь толком. Да ты не рад меня видеть, что ли? Зря. Я ведь и зарплату тебе еще не выплатил, а ты от меня бегаешь — разве это правильно?

Виктор хотел что‑то сказать в ответ, но с губ сорвалось только неопределенное, едва слышимое блеяние, потому что именно в это мгновение он увидел появившегося из‑за дерева юэра. А руки почему‑то окончательно задеревенели и совершенно не желали поднимать ружье. Ким Стальевич проследил за его остановившимся взглядом, загадочно усмехнулся и сказал:

— Все будет хорошо, Витя! Где там мои работники? В пещере, верно? Ну, пойду поздороваюсь. А ты пока с моим новым ассистентом познакомься. Его зовут… впрочем, он сам представится. Я уверен, вы подружитесь, — и снова Савельев коротко хохотнул.

Рогозин во все глаза следил за приближающимся юэром, но не мог ничего поделать — Савельев будто околдовал его, лишив подвижности и желания сопротивляться.

Ким Стальевич обошел вокруг окаменевшего Рогозина, еще раз хлопнул Виктора ладонью по плечу, крикнул вперед:

— Атас, где там остальные? Давай, показывай, дружище!

Рогозин глядел на приближающееся существо, за спиной которого виднелось еще что‑то, пока неразличимое — оно шевелилось, скрывало собой освещенные Луной деревья и тоже приближалось. Виктор пытался поднять свой карамультук, но тот словно вдесятеро прибавил в весе — каждый миллиметр движения давался столь тяжелым усилием, что жилы на руках и шее Рогозина натянулись, вздулись узлами, глаза расфокусировались, окружающие предметы стали двоиться, троиться…

Когда до четырехлапого уродца осталось всего четыре шага, Рогозин просто свалился с камня в сторону, и на краткий миг у него появилась возможность выстрелить. Время растянулось в бесконечность. Сосредоточив всю силу тела в коротком движении пальца, Виктор буквально каким‑то чудом смог выжать курок! В ночной тишине и темноте вспышка огня оказалась ослепляющей, бабахнуло так громко, что на секунду показалось, что рухнули горы, а в следующий миг Рогозин уже ничего не соображал: отдачей его опрокинуло, перед лицом теперь возникали то земля, то звездное небо — он покатился к подножию сопки, изо всех сил стараясь не потерять ружье.

Помочь оставшимся в пещере он не мог уже ничем. Или думал, что не мог — разум был целиком захвачен идеей спастись именно сейчас, наплевав на то, что произойдет через час, завтра или когда‑нибудь еще — если оно будет это «когда‑нибудь». Сигнал он подал, а на большее его просто не хватило.

Несколько раз он ударился боком о стволы деревьев, дважды ушиб больное колено о коряги, едва не выпустил из закоченевших рук карамультук, но постепенно замедлился и остановился.

Он лежал на спине под огромной сосной, заслонившей своею кроной полнеба. Он ждал преследования, но за ним никто не гнался. Рогозин прислушался и где‑то высоко вверху расслышал эхо выстрелов — приглушенное, будто стреляли в подушку. Один, два выстрела, после пятого наступила совершенная тишина.

Рогозин пошевелил пальцами — они были послушны, попробовал двинуть рукой — и не ощутил сковывающего оцепенения. Он повернулся на бок, подтянул к груди колени, попытался встать на четвереньки. Из носа по верхней губе потекло что‑то теплое, Рогозин высунул язык, слизнул, ощутив соленое.

— Кровища, — шепнул себе едва слышно.

Прислушался к себе: избитое не самым удачным падением тело ныло, но, кажется, ничто не было сломано, непоправимо разодрано или, не дай бог — оторвано.

Рогозин подполз на карачках к широкому стволу соседней сосны, повернулся, облокотился спиной, сел, вытянув ноги. Сон как рукой сняло, адреналина в организме было с избытком, и снова накатила волна страха, заставившая его нервно озираться вокруг широко раскрытыми глазами.

Попал или нет — об этом Рогозин даже не думал. Достаточно было того, что его выстрел услышали.

Целую минуту он сидел, собирая в кучу мысли, но так ничего путного и не придумал. Только одна мысль терзала его неотступно: бежать, бежать так далеко, чтобы ни предательский пес — Атас, ни юэры, ни еще какая‑нибудь нечисть не смогла за ним угнаться.

Он уже почти поднялся на ноги, поглощенный этой идеей, когда краем глаза вдруг ощутил какое‑то движение неподалеку!

То самое черное размытое пятно неопределенных очертаний, которое ему уже приходилось видеть в старом лагере, едва — едва посеребренное по верхнему краю лунным светом, плавно плыло в шести метрах справа, шарахаясь от вектора своего движения на полметра в стороны — оно шло четко по следу, оставленному катившимся Рогозиным.