Здесь птицы не поют (СИ) - Страница 36

Глава 9. Новые загадки

Сон Рогозина не был ни тяжелым, ни наполненным сновидениями. Просто закрылись глаза и тотчас открылись. Ничего вокруг, казалось, не изменилось, никто не приходил и не уходил, все та же непроглядная темень подземелья, но все тело будто было изломано, ныла каждая косточка и мышца — боль, равномерная и постоянная сковала руки и ноги, не позволяя разогнуть суставы.

— Пинали меня, что ли? — шепотом прошипел Виктор, растирая колени.

— Это, паря, сырость, — чуть напугав внезапностью ответа, негромко сказал якут. — Сырость и холод.

— Вот и я говорю, передохнем мы здесь все! — так же вполголоса присоединился к разговору Моня.

Юрик ему что‑то ответил злое, а Моня принялся высмеивать «якутские глупости».

Постепенно приходя в себя, Рогозин по оброненным спутниками словам сообразил, что они оба проснулись некоторое время назад и уже долго ругались, споря нужно ли выходить наружу.

— Ты пойми, дубина дикая, — снисходительно говорил Моня, срываясь иногда в сипение, — я ведь ранен. А в такой атмосфере даже с антибиотиками я ласты вмиг склею. Наружу нужно. Если нас за прошедшие сутки не нашли, — он стучал ногтем по светящемуся в темноте циферблату часов, — то нужно выбираться.

Юрик в ответ начинал нести какую‑то эмоциональную околесицу о невозможности нахождения на поверхности, где вся планета захвачена злобными потусторонними существами. В то, что «рыбаки» все еще живы и от них может исходить опасность, он не верил абсолютно.

— Когда вы здесь храпели, — горячился якут, — я слышал, как на земле воют абаасы, слышал гром бубнов Улу, слышал…

— Как ты слышал, если мы храпели? — возражал ему Моня. — Глюковал ты, паря… кху — кху — кху…

В темноте было не разобрать — кашляет он так или же смеется.

— Сам ты глюковал, — с обидой в голосе отбивался от нападок Юрик и сразу же переходил в наступление: — Ухи у тебя есть, слышать ими — совсем нету! Сейчас как дам тебе по башке!

— Тихо ты! — оборвал зарождавшуюся ссору Рогозин. — Дерсу Узала нашелся. Неспустиха с задерихой. Моня прав. Еще пару дней в такой сырости и руку ему можно будет просто отрезать к хренам собачьим. А может и чего похуже. Жар есть уже?

— Не знаю, — даже в темноте легко представлялось как Моня пожимает плечами. — Трясет здорово, но не знаю — от температуры внутри или снаружи. Градусника‑то нету.

— Я тоже раненный, — напомнил якут.

— И тебе здесь тоже лучше бы не задерживаться, — кивнул Рогозин. — Да и мне тоже.

— Нельзя наверх, — не особенно уже надеясь на благоразумие спутников, сказал Юрик. — Лучше бы все успокоилось. Потом можно.

Рогозин откашлялся, не дав Моне произнести очередную гневную тираду о якутской дикости. Мгновение собирался с мыслями и сказал:

— Сам подумай, Юр? Ну просидим мы здесь еще три дня, ослабнем окончательно, вылезем наверх, здесь нам и крышка. И тем более крышка, если, как ты говоришь, из алтаря к нам пришла всякая нечисть. Через несколько дней они как раз самую силу наберут. Вчера мы поистерили, устали, хотели в безопасности ночь скоротать — потому и полезли сюда. Но сегодня нужно решать, как быть дальше. Я имею в виду не через час, а через день, неделю, месяц. Если твой Улу Тойон сверху гуляет, то сидя здесь мы не спасемся. А если наверху только эти лысые бандюганы, то тем более следует осмотреться. Я не прав?

Ему никто долго не ответил. Слышно было, как сипит Моня, как шуршит чья‑то одежда, как где‑то далеко звенит подземная капель.

— Ну? — напомнил Рогозин о поставленном вопросе, когда молчание слишком затянулось. — Прав?

— Прав, — согласился Юрик. — Только всем рисковать все равно нельзя. Нужно чтобы один кто‑то вышел, огляделся и потом рассказал обо всем.

— И кто это будет?

— Не Моня. Если Моня наверх выйдет, абаасы и всякие инчучуны по крови его сразу унюхают.

— Какие инчучуны? — возмутился Рогозин. — Что ты выдумываешь? Еще Виннету сюда приплети. Как будто я не знаю, кто такой Инчучун!

— Я сказал инчучуны? — Юрик напустил в голос недоумение, удивление, разочарование. — Извини, я оговорился. У нас в семье так иногда говорили про остальных, кого поименно перечислять не нужно: «Иван, Макар и инчучуны». Имелось в виду «Иван, Макар и их друзья». Понимаешь? А сейчас я хотел сказать «чучуны».

Рогозин скептически скривился, а Моня в голос заржал, иногда поскрипывая зубами от терзавшей руку боли.

— Но Моне все равно нельзя идти наверх, даже если там нет никаких одноглазых чучунов, — закончил мысль Юрик. — Ему хватит и абаасов, которые там точно есть.

— Тогда…

— И не ты. На сто метров от входа отойдешь и уже никогда не вернешься — потому что просто потеряешься. Даже если наверху все тихо.

— Верно, — шмыгнув хлюпающим носом, впервые согласился с якутом Моня. — Тебя, Витек, только за смертью посылать.

— Сам пойду, — заключил Юрик. — Осмотрюсь. Иччи глаза дурным духам отведет, а от бандитов я сам укроюсь. Если все спокойно, то нам и в самом деле нечего здесь сидеть, а если… Если я не вернусь через шесть часов, поступайте как хотите. Так, паря?

— Моня?

— А чего — Моня? Я согласен. Узкоглазый в таких делах дока.

— Тогда, Юр, собирайся.

Они еще успели съесть на троих банку тушенки, наполнить Юрику флягу очищенной водой, обсудить и согласовать детали вылазки. На все убили целый час, по прошествии которого якут наконец счел, что пора выходить.

Рогозин сходил с Юриком до самой верхней двери, у которой целых две минуты позволил себе дышать чистым воздухом, — пока приятель оглядывался вокруг.