Здесь птицы не поют (СИ) - Страница 37

Вечерело, солнце светило из‑за набежавших облаков, его бесконечные лучи то и дело вырывались из перистых прорех, освещая тайгу кусками, и казалось, что ничего в мире не изменилось.

— Ну, я пошел? — с какой‑то тоской спросил непонятно у кого якут.

Они обнялись, и по поводу этого действия Виктор успел подумать, что выглядеть оно со стороны должно комично — два мужика обнимаются, хлюпают носами, будто один другого на войну провожает. Ни дать ни взять — новомодная нынче однополая семья, не хватает только слюнявых поцелуев взасос.

— Давай, Юр, — напустив в голос металла, отстранился от приятеля Рогозин и Юрик сделал первый шаг наружу.

— Когда назад приду, — якут обернулся, — вот так постучусь: тук — тук, тук — тук — тук. Хорошо? Если по — другому стучать буду, не открывай. Пока, Витька.

Рогозин целую минуту смотрел за тем, как приятель делает первые осторожные шаги по земле, потом Юрик исчез из поля зрения, и Виктор спустился вниз, оставив открытыми все двери, кроме верхней.

— Вернется? — спросил его Моня, едва Рогозин выключил фонарь.

— Конечно. Он везде пролезет. Хитрый.

— Да я не о том. Думаю — может, подшутил он над нами, тупыми? Сам уже к деревне чешет, посмеивается над нами. Кто первый участковому доложит — тот и пойдет свидетелем. Остальные по статье пойдут.

— Заткнись, а? И без тебя тошно. Ты время засек?

— Обижаешь, начальник, — скрипнул Моня. — Даже будильник поставил через шесть часов. Только не пойму, что мы все это время делать будем? Вроде выспались. Жалко, что ты не баба, а то бы…

— Заткнись, — беззлобно попросил еще раз Рогозин. — Мы с тобой одни всего лишь пять минут, а ты уже мне надоел, хуже горькой редьки. За что тебя бабы любят — вообще не могу понять.

— Известно за что, — хрюкнул Моня, но продолжить не успел. — Вот у тебя, к примеру…

— Даже слышать не хочу, — прервал его Рогозин. — Еще вякнешь — дам по роже и не стану смотреть, что ты раненый. Понял?

— Понял.

С полчаса они молчали. Рогозин пытался что‑то рассмотреть в темноте, но без фонаря это было невозможно. Тогда он снова начал вспоминать неправильные английские глаголы — чтобы чем‑то занять мозг.

У Мони, кажется, происходили в голове какие‑то схожие процессы, но языками он не владел ни в какой мере, поэтому не выдержал первым:

— Ты хоть знаешь, где мы сейчас находимся?

— В бомбоубежище, — прервавшись на «forget‑forgot‑forgotten», ответил Рогозин.

— Это тебе косоглазый рассказал?

— Ну.

— А чего рассказывал?

— А — а-а, — постарался вспомнить подробности Рогозин. — Вроде как руководство лагеря спятило и людей сюда загнало от ядерной атаки спасаться. А здесь конвойные на охрану напали и всех перебили…

— Кху — кху — кху, — прокашлял — просмеялся Моня. — Экая нелепица. Это он тебе, Витек, передовицу из «Колхозник и колхозница» за пятьдесят шестой год пересказал. В сельской библиотеке, наверное, спер. Этнограф недоделанный.

— А не так все было?

— Нет, конечно. Сам подумай: какому идиоту пришло бы в голову строить здесь, посреди Якутии, бомбоубежище? Медведей спасать что ли? А ведь здесь тысячей рублей не отделаешься. Ближайший цементный завод — в Хабаровске. Лестничные пролеты бетонные нужно аж из Новосибирска тащить! И все ради чего? Ради двух десятков вертухаев и пары сотен ссыльных?

— Так вроде же еще какой‑то артиллерийский склад неподалеку был?

— Был. Только не склад, а аэродром подскока и нефтехранилище при нем. Мне папаша обо всем рассказывал. Он тогда еще пацаном зеленым был, но многое помнит, чего людям по сию пору рассказывать нельзя.

— Так это, по — твоему, не бомбоубежище?

— Это точно не бомбоубежище.

— А как же лагерь?

— А лагерь был. Я тебе больше скажу — лагерные все действительно здесь и приняли смерть. Видели охотники, как их сюда уводят, а вот как обратно ведут — не видели.

— Рассказывай уже, а? — Рогозин на самом деле заинтересовался темой.

— Ладно, — добродушно согласился Моня. — Расскажу. Ну, что сам знаю. В общем, старые мужики в деревне говорили, что здесь была секретная лаборатория. Аэродром неподалеку — не для дальних перелетов, а для доставки грузов на эту базу, лагерь — для содержания подопытных. На зэках эксперименты проводили, сечешь? Башку отрежут, на ее место лошадиную пришьют со встроенным телескопом, мазью намажут, и когда зэк в себя придет — заставляют за Ураном наблюдать! А разместили эту базу так далеко от населенных мест, потому что боялись: во — первых — огласки, а во — вторых — что не смогут с результатами экспериментов управиться. Время‑то тогда знаешь какое было? Ученым только дай лабораторию — они тебе мигом атомную бомбу изобретут и взорвут здесь же под собственной задницей, чтоб посмотреть — как оно?

— И что же здесь делали? Ну, кроме лошадиных голов с телескопами?

Рогозину было почему‑то смешно представлять себе такого «анти — кентавра» с телескопом вместо глаз. Но Моню, подобные страхи, кажется, не смущали.

— Отец рассказывал, что после того как эту лабораторию взорвали, в деревне объявились два бывших зэка из лагеря. Ну наши все тогда думали, что они — зэки. Обожженные, а один вообще без ног и без языка. Он и приволок второго — тот вообще постоянно бредил, никого не узнавал и нес такой лютый бред, что разобрать его никто не мог. Я‑то уже, конечно, сам его не слышал — еще и не родился тогда, но папаша говорил о каких‑то переходах Эйнштейна, квантах, бозонах, нестабильных полях. Короче, наши решили, что это какой‑то иностранец — то ли поляк, то ли словак, а может быть, болгарин. Известно же, что у них языки на наш похожи, но понять о чем трещат еще никому сходу не получалось.